Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана] - Сергей Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ступай на звон, се слышишь? Бубенцы! – распоп потряс цепями. – Сей звук мне люб, и мнится мне дорога…
Боярыня к цепям припала, и слезы брызнули.
– Где встретиться пришлось…
– Я слышал, со стрельцом не торговалась. Знать, в тоске твое сердечко. Здорова ли была?
– Здорова, батюшка-страдалец. Молитвами твоими…
– А двор твой? Ладно ль все?
– Все ладно, страстотерпец, благодарствую, – она цепей не выпускала. – Ты, отче, как? Не чаяла и свидеться… А свиделись – ты уж в цепях, и в яме земляной! Сегодня токмо я прознала, ты привезен в Боровск!.. И в тот же миг помчалась… Отче! Прости великодушно, коль я обидела тебя при расставании, в прошлый раз.
Облобызала цепи и затихла.
– Прощаю, что уж поминать… А ты же кайся, кайся! Я слушаю!
– Меня обуяла гордыня… И ныне у ног твоих валяюсь – прости.
– Господь всех нас простит…
Боярыня опомнилась и вынула кошель.
– Вот, на, возьми! Тебе в дорогу страстную лишь семь рублей дала, а ныне привезла три ста! Возьми, тебе сгодятся! Не скупость се была – гордыня! Но я исторгла из души!..
– Сие мне лепо слышать! – распоп привстал. – Молитвами моими да волей Господа душа твоя прозрела… Но денег не давай. Оставь себе, ведь я не нищий. Да и привык перебиваться. Раздай просящим, им нужнее. А то приедешь вдругорядь и стражника подкупишь. Я рад и без гроша! Добро, что навестила…
– За что же в цепи заковали и в яме держат?
– На все Господня воля, дочь… Я вот в цепях, а ты – в одеждах черных, словно послушница или черница. Сие похвально, и на душе легко.
– Нет, батюшка, – сказала ласково. – На мне одежды белы. В твоем узилище темно. Тебе привиделось…
– Да, слава Богу, к темноте привык. И зрю воочию: одежды черны! Скорбя по участи моей, облегчила мои страданья и муки разделила. Земной поклон тебе!
– Господь с тобой, да не ослеп ли, отче? И в темноте се видно – одежды белы. Да вот же, на, позри! Се мой наряд венчальный!
Раслоп вдруг на колена встал и в ноги поклонился, бренча цепями.
– Возрадовался я! Се молвит дщерь моя!.. Неужто долгою была разлука? Ты мудрость обрела, и ныне слово твое лепо.
– Да что ты, отче, встань!
– Наряд венчальный, черный… Се истина! Слепой лишь видит черными одежды на чернице. А в самом деле, белы они и чисты, аки снег! Смотри ж, носи их бережно, чтобы представ пред Женихом своим, егда наступит час, могла сказать, как мне – одежды белы! Душа моя чиста!
Боярыня смешалась и тоже встала на колени.
– Послушай, отче Аввакум! Я ехала к тебе просить прощенья… Нет! Нет! Благословения просить! И потому одежды белы…
– Ну, так проси!..
– Прости, духовник, я грешна! Не в силах более терпеть страданья и слушать не голос Господа в душе, но плоти крик! Избавиться желаю от сего порока! Хочу невестою назваться! Благослови на брак! Нет, не спеши свой гнев обрушить на главу мою! Благослови на тайный брак! Чтоб в мире сем о браке знали я, мой князь и ты, отец духовный. Да матери Мелании наставник, поп Досифей. Я попрошу – он обвенчает.
Распоп вдруг прослезился и сделался смиренным.
– Мне любы твои речи, дочь, поскольку к слову мудрому я с юности питал любовь. Красны твои слова, достойно на бумаге начертать, чтоб всякий, вновь открывший книгу, прочел бы их и умилился. Невеста – се черница, жених – Христос сладчайший, Любовь к Нему не ведает ни страсти, ни печали, а токмо радость. А браком от веку считался святой постриг. Мне муки не страшны, коль ты душою вызрела для подвига сего! Благославляю, дочь моя!
– Да он меня не слышит! – боярыня отпрянула, взмолилась. – О, Господи! Открой же ему слух! Отверзни очи!
– И мудрость, голубица, в том, что тщишься ты о тайном браке! – меж тем вещал распоп. – Я зрю в сем промысел Господний! Он озарил твой разум! Ибо явный иноческий сан закроет ко двору дорогу, оставив путь один – в обитель. Постригшись тайно, ты будешь при дворе, а царь оженится, в наперсницы Наталье поди служить. Чини забавы с ней и на моленья езди да слушай речи и слова, что говорят округ. А то сама отай спроси, куда Приданое услали. Не брезгуй, кротостью прельщай бояр, вельмож, к казне причастных, им все известно.
– Не слышит, Господи! О чем толкует он? Кому пророчит иноческий сан?! Молю, благослови же под венец!!!
– Благословляю выбор твой! И будь же верною невестою! Ступай, ступай скорее! Нет в мире сем достойней Жениха!
Наручной цепью перекрестил и, вкупе со слезою, искры выбил…
Боярыня ослепла и, мысля убежать, шатнулась к лестнице, ан нет, лишь стены земляные! А сердце встрепенулось, сжалось.
– Се тут и смерть моя…
В сей миг холодные персты закрыли очи.
– Я здесь, с тобою рядом, – ей голос был.
– Но кто ты? Кто?
– Ужели не признала? Я смерть твоя! Ты кликала меня? – и длани отняла от глаз. – Позри, се я… Да токмо в темноте сама не зрю, кого поймала. Однако сидя в скверной яме, послушала тебя… И ей же, ей, давно я не слыхала сиих речей. И впрямь ты – голубица!
– А имя мне – Скорбящая вдова…
– Не знаю сей вдовы… Уж полно бичеваться! Твои слова повергли в трепет. Душа полна Добра и страсти к жизни. Не всякая жена столь благородна, чтоб в яму опустясь, ровно в могилу, просить благословления на брак! Будь я твоим духовником, в тот час дала б! Однако ты, жена, иное получила – постриг принять. А иноческий сан, суть инок – живой мертвец, егда убита плоть и лишь душа жива. Способна ль ты на подвиг?
– Я мыслила о нем, молилась и в кровь веригами растерла тело. Но тщетно все, слаба. Ужо возьми меня совсем.
– Се грех, жена! – Смерть перст воздела. – Коль стану брать всех благородных, кто станет на Земле стеречь добро и радость бытия? Кто хлопоты презрев и тяжесть дел, позрит, яко растет трава иль птицей восхитится? Кто сбережет великое начало жизни, суть любовь? Хотя не ведаю, что сие значит, однако есть молва… Нет, ты уволь, не стану брать, к тому ж не ведаю, кто ты.
– Изведай, ты же всемогуща! Ну, иль спроси у Господа!
– Да зрю я, смерть твоя не Господу подвластна…
– О, Боже! Но кому?..
– Вам мнится, Бог шлет меня, чтобы прибрать жену иль мужа благородных? Ан нет, се вымысел досужий. Коли бы ваша смерть была под волей Господа, Он вас лелеял и берег бы, и волосу не дал упасть! Тогда бы и добро стало бессмертным. За вами дьявол посылает. Дня не проходит – призывает и велит то взять достойного вельможу, то отрока, не по летам смысленого, то славный витязь нужен… И так из года в год. А Богу остается брать без разбора, и посему по землям всем зло торжествует.
– Беда, коль так. Знать, время не изведать, когда за мной пошлют и где найду конец?..
– Ты полюбилась мне. Добро, тому и быть, позрю, что писано в сей Книге. Как твое имя?
– Да Феодосья я, Соковнина в девичестве…
– Родства не надо!
Смерть подняла десницу и в тот же миг откуда-то достала требник, в сей час же полистала и вздернула плечами.
– Чудно, да токмо нет тебя!
– Сего и быть не может! Я родилась и крещена с сим именем…
– Есть Феодора, – Смерть книгу поднесла. – Да вот, читай! Умрет в сей скверной яме… Но ты не верь, что писано. Судьба коварна, ей имя – суть, Измена. За сим прощай. Пожертвуй сто рублев стрельцу, он спустит лестницу…
– Не уходи! Позволь позреть в лицо! Дай мне вина!
– Срок твой не вышел, так что ступай! – Смерть вознеслась из ямы. – Все меня жаждут. Ровно помешались… Опять в Руси беда. То Бога ищут, то меня… Эх, жаль, браниться не умею!
13.
Уж за полночь вернувшись из Боровска, она пошла по терему сквозь спящих на полу и там, и сям. В палатах смрад стоял и вонь, а стон болезненный, зубовный скрежет и богатырский храп пугал измученную душу. Благого слова Аввакум не дал, и всю обратную дорогу боярыня то гневалась, то плакала от горечи или кляла себя и умилялась прозрению духовника. И верно, бес попутал! След думать не о браке, а сына следует растить, индо молиться Богу за здравие его! Как токмо объявился князь, все мысли, что цветы за солнцем, за ним ходили и к нему тянулись, а Ванечка, боярский сын Иван, сам по себе остался. Хоть и не мал, хоть окружен кормильцами-мужами и уж пять лет живет в покоях Глеба, но от роду хворал и посему не в игрищах нуждался и не в потешных бранях, но в материнской ласке. Пожалуй, до сих пор бы опекала и не жалела ласк, да надобно ведь мужа вырастить, боярина для государя!
Печалуясь о сем, Скорбящая вдова перебрела чрез спящих, будто через море, и, крадучись, ступила на мужскую половину, куда ей ход заказан. Иван не спал. В своей опочивальне он пред свечой сидел, невидящие очи смотрели вдаль, персты с огнем играли.
– Здрав будь, боярин, – мать поклонилась. – Почто не спишь? Час пополуночи звонили…
– Ах, маменька, я звал тебя… И ты пришла.
– Почто же звал? Тоска берет сердечко? Но ты ведь муж и воин…
– Тоскую я… Мне Федор сказывал, ты рассердилась и Афанасия прочь прогнала.
